го величество Тирано XXXVII придавал огромное значение сохранности своего божественного облика в гвардарианских летописях и вообще в мировой хронике. Искренне стремясь облегчить историкам их непростую задачу, император с чрезвычайным трепетом сохранял всё, что, по его мнению, могло пролить свет на благословенный период его правления и свидетельствовать о незаурядных личных качествах.

 

Поговаривали, что дальновидный и предусмотрительный монарх всегда носил при себе ключ от некой тайной комнаты, интерьер которой формировался из будущих музейных экспонатов. В бессонные ночные часы правитель заходил туда, чтобы отдохнуть душой и поразмышлять о грядущем, перебирая и разглядывая аккуратно рассортированные артефакты.

 

В комнате в изобилии хранились дары благодарных подданных, преподнесенные ремесленными цехами, купеческими гильдиями, творческими союзами и вооруженными силами и проходившие в описях по категории «Всенародная любовь». На картинах и гобеленах были запечатлены наиболее характерные моменты эпохи: Тирано XXXVII с неизвестным малюткой на руках беседует с празднично одетыми крестьянами, Тирано XXXVII в сверкающих доспехах самолично громит унладанов и кадавров в битве на Одуванчиковых полях; Тирано XXXVII заботливо склоняется над лежащим в придорожной пыли поиздержавшимся бездомным гражданином; Тирано XXXVII выступает на Совете мудрых с речью о катастрофическом сокращении поголовья белых ахаргов; Тирано XXXVII в будничном одеянии с суровой складкой на венценосном челе допрашивает пойманного на взятке бюрократа, Тирано XXXVII за штурвалом боевого катера спасает зайчат из пылающего лесного массива на Толеране... Здесь же хранились личные вещи императора, его переписка и многое другое.

 

Впрочем, ходили слухи и о наличии во дворце другой тайной комнаты, посещать которую император обожал никак не меньше. Его величество являлся сюда накануне принятия судьбоносных для державы решений, чтобы посоветоваться с выдающимися людьми государства, забальзамированные головы которых хранились здесь в подвешенном состоянии. Согласно самолично составленной государем описи, в комнате пребывали одиннадцать членов опального кабинета министров (официально отправленные в изгнание за антигосударственные настроения, а на самом деле тайно казненные за излишнюю самостоятельность), тридцать шесть диссидентов (официально уличенные в шпионаже), трое повстанческих вождей (сумевшие собрать под свои знамена две трети населения империи), а также гражданин Харагринус Вук (демонстративно отказавшийся снять шляпу во время проезда императорского кортежа). Император подробно рассказывал им о происходящем, жаловался на свое нынешнее окружение, вспоминал славное прошлое, когда люди еще имели самостоятельное суждение и таки не боялись его высказать.

 

В их жутковатой компании Тирано, как ни странно, чувствовал себя самим собой. Ему нечего было скрывать от молчаливых собеседников, а обитателям комнаты, само собой, нечего было бояться. А главное, они умели слушать. Лица с навек застывшими страдальческими гримасами покачивались вокруг государя — соглашаясь или осуждая. И не было ни на одном из них ни лукавства, ни лести, ни страха...

 

 

 

 

                Развеселая Висюлька

                Разливает всем по-булькам

                Если «булек» перебор —

                «Пострадавшего» — во двор.

                Много «булек» без причины —

                Можно выпасть из штанины

 

 

 

                свисает висюлька, ничуть не заботясь о том,

                что сбудется, если. а если и сбудется, то

                не стоит радеть и, особенно, ставить на вид,

                тем более, если висюлька-то все же висит!

 

 

 

                Я воспеваю вас, висюлька!

                Признайтесь, вы же не сосулька?

                И не какая-то свистулька?

                Вы — дама голубых кровей.

 

                Качаетесь вы на канате

                в воздушном, с кружевами, платье,

                летите вы весне в объятья

                и нежно виснете на ней...

 

 

 

                набулькай мне, висюлька,

                капелей от сосулек

                в весенюю кастрюльку,

                в кастрюльную висюлю

 

 

 

                Висюлька, висюлька,

                висюлька страдала.

                Висюльку весеннее

                солнце поймало.

                И вот зазвенела

                висюлечка звонко

                и тетям и дядям

                и, даже ребенкам!

 

 

 

                Висюльки нежной сочлененья

                За зиму истощились, ах,

                Я ей пишу стихотворенья

                И грею в ласковых руках.

                Целую тоненькие рожки,

                И щекотю слегка пупок,

                Зане висюльки те же кошки,

                Лишь вместо пузика — восток.

 

                ***

                Висюлька — это не висюка.

                Она совсем другая штука.

                На сто висюк — одна, пойми,

                Люблю висюльку, черт возьми!

 

                ***

                Люблю висюльку я, друзья,

                когда в пупыршках, жирна,

                слегка подсолена и пряна,

                она мне шепчет, что низзя

                ее откушать без стакана

                сухого, белого вина.

 

                ***

                Пускай висюлями увешан

                висюк твой вывесит висят,

                я промолчу, хотя и взбешен,

                висюк ни в чем не виноват.

                Ты, хитровислая висяка,

                отвесила мне висюлей,

                Довольно! Повисел я всяко

                в висюльке висельной твоей.

 

 

 

                Висюль висюльке —

                не помеха.

                Пусть повисят

                всем на потеху.

 

 

 

                свисает люстра с потолка,

                висит картина на стене,

                свисает локон у виска,

                висит халат на мне.

                и за окном — всеобщий вис:

                зависли звезды и луна,

                зависла ночь, и кипарис

                как будто в воздухе завис,

                зависли все — но я одна,

                как ни попробую висеть —

                никак, срываюсь вниз.

                однако, видимо, мой вес

                висюлькам стал антагонист —

                как ни подпрыгну, тянет вниз,

                с висящими вразрез.

 

                ***

                                «отчего люди не летают, как птицы» (с)

 

                отчего-то люди не летают.

                чем мы отличаемся от птиц?

                нам бы оторваться, сбиться в стаи

                и лететь куда-нибудь, не вниз,

                чтоб, взирая с высоты полета

                на трамвай, автобус и метро,

                улететь подальше от работы,

                от морозов, черных льдов, дворов,

                от зависших в воздухе снежинок,

                замерзающих бомжей, дворняг

                на родную теплую чужбину.

                не летают люди. ну никак.

 

 

 

                Я вишу, и в висе вниз

                Не сломался бы карниз.

                Он под тяжестью воды

                 (ох, недолго до беды!)

                Частоколом ледяным

                Озубастился, иным

                Поблазнится красота,

                Словно сито у кита.

                Только этот гребешок

                Упадет и будет шок.

                Эй, не стойте под стрелой!

                Я сегодня — бука злой!

                Отвисаю. Ваш висок

                Не настолько и высок…

                По весне висят весы,

                Гвозди виснут для красы,

                Виснет мокрый грязный хвост,

                В висе стонет старый мост,

                Вас из вис? Не для красы

                Вниз отвесились усы.

                Даже комп и программист

                Зависают в ритме «твист»...

                Что касается меня —

                Кипеша и гомоня,

                Не теряю головы —

                Вверх тормашностями вы!

 

 

 

                Только тихое слово скажи, Королева, —

                за Весною отправимся в путь.

                Это значит, на юг, и ни вправо, ни влево —

                никому нас с пути не свернуть.

                Не сумеет никто нам поставить препоны —

                ни дракон, ни циклоп, ни колдун.

                Только тихое слово — намек благосклонный —

                на веревке притащим Весну!

 

                ***

                Томится Девочка-Весна,

                в плену у Снежной Королевы.

                У ведьмы — крепкая стена.

                У паладинов тоже нервы —

                крепкИ, и дух — некобелим.

                Но мало им огня и стали

                кровавых рыцарских заруб —

                волшебства не хватает им.

                Мы лисий хвост уже достали,

                Нам бы один, хоть, Волчий зуб.

 

 

 

 

                Это персональная зима

                затянулась,

                заскрипела пылью.

                Белой.

                Это вечная, сама,

                расплясалась жуткой камарильей,

                изо всех щелей — и над, и под,

                сыплется на имена и слово.

                Это личный, вынужденный пост

                отрезвляет сердце. От былого

                остается

                мутный свет — наверх,

                жажда ждать, что спустится когда-то

                в яму

                заметенных снегом вех —

                лестница.

                А ты была крылата!

                Ты была светла и горяча,

                думая,

                что наверху –

                свободна,

                что апрель, как солнечный причал,

                приютит в порту,

                и ежегодно

                будет счастье: плыть с большой водой

                по реке, по радости, по плану.

                ...Вот и лестница.

                Но так же голос твой

                хрипнет,

                и твоей зимы сопрано

                вязнет на губах, на языке.

                Пыль разъела кожу белым-белым...

                Ты согрелась снегом,

                Тасукэ,

                и не хочешь выходить из плена.

 

 

 

                Льдины умирают на Днепре.

                Солнце улыбается с подвохом.

                Иней на дорожках во дворе

                Распластался жалким зимним вздохом.

                Свежести мимозный аромат

                На разлив раздаривает утро;

                И витрины, выстроившись в ряд,

                Отливают серым перламутром.

                В городе моем почти весна

                Медленно размешивает краски.

                Максимум теперь она должна

                Сделать, чтобы он поверил в сказку;

                Чтобы дождь спустился с мокрых крыш,

                Обещая солнечное завтра;

                Ветер чтобы крыльями афиш

                Исполнял сюиту в ритме марта.

                Чтобы город мог покинуть плен

                Дефицита ультрафиолета,

                Ничего не требуя взамен

                У весны. Ну разве, только лето.

 

 

 

                В мартовском снеге есть странность:

                Только машины обдирают дороги,

                Он тут же бережно их засыпает

                Чистейшей белой пудрой,

                Которая мягко поскрипывает под колёсами

                И подошвами сапог.

                — Хрусть, хрусть, хрусть, —

                Грусть тенью низких облаков

                Не пускает Солнце,

                Чтобы его горячее дыхание

                Не превратило красивую белизну

                В бурую мокрую гадость.

                Радость дышать бодрой свежестью

                Плещется птичьим гомоном.

                Ну и зима, и что с того?

                Чистая, свежая, теплая и мягкая

                Кроватка с белыми простынями.

                Ах, Гретхен, вытряси перину,

                Пусть падает гусиный пух

                (он самый пружинистый и мягкий)

                На ветви и крыши,

                На землю и плитку,

                На шапки и кепки,

                На город, которого нет.

 

                ***

                Волча воет: внесите Весну

                Весело, волоком, веником.

                Варвары!

                Весна — вольная выпь,

                Ветреная вакханка,

                Весть вихря-ветра,

                Волоокая виконтесса.

 

                ***

                Бумажки кусками торчат из волосьев,

                Во взгляде воловья нездешность сквозит,

                Работе привязанность с тявканьем пёсья.

                Я женщина? Нет! Монолит! Индивид.

                Нелепые цифры в заблудших таблицах,

                Неслаженность звуков и дел, и вообще…

                Сотрудницы пили воды из копытцев:

                Ни бе и ни ме, но зато о борще.

                В скалистые пропасти падают деньги,

                Бетонные лбы непреклонно тупы.

                На ровном пути — ниоткуда ступеньки,

                Торосы, завалы, пеньки и столбы.

 

                Собрать бы заряд помощнее и жахнуть

                По тупости, лени и жадной трухе,

                По блеющим, ноющим, с радостью шмякнуть:

                Достала до гланд неподъемная херь.

 

 

 

                волчица стаи впереди

                размашисто летит

                кастрюли (мать твою ети)

                дырявя по пути

                сотрудницы в тени крыла

                трусливо жмутся в стол

                волчица с бомбою ждала

                когда взорвется вол.

 

 

 

                летит, летит, как будто не весенний.

                лети, лети, ждут лыжи воскресенья.

                холодное и чистое спасенье,

                не попади впросак.

                а я несу треску и хлеб на ужин.

                трещит ледок, сапог знакомит с лужей.

                хоть этот опыт мне совсем не нужен,

                а без него никак.

                тепло пообещали, но прогнозы

                болят во мне иголочкой занозы —

                подкожно, откровенно несерьезно,

                но все-таки болят.

                чернеет лед, изъедены сугробы,

                но минус, словно вирус за утробу.

                ну, что мне делать? что мне сделать, чтобы

                оттаять снежный взгляд

 

 

 

                Когда-нибудь, возможно и вчера

                еще споем, по-братски, Лизавета

                и лягут на экран из-под пера

                неспящим рыцарям полночные приветы.

 

                ***

                Век просвещенный, время фонарей.

                Когда от ламп светлеет и яснеет

                Само значение непознанных вещей,

                Таких, как дзен, фэн-шуй и ахинея.

                Век потрясенных глубиной ума

                И многомерностью пространства под диваном

                Нам разъясняет бой Делакруа

                И тонкий мир запойного Ивана.

                Век феминисток, загорелых шлюх,

                Мутировавших в мэны квакозябр...

                Не потеряй, поэт, свой чуткий нюх,

                Сумей услышать среди гвалта

                Дзяб.

 

 

                ole

  

                дзяб-дзяб-дзяб у пивного ларька —

                здравствуй, петя, и здравствуйте, роза.

                повод есть — отпустили морозы —

                не отметить ли, пива взалкав?

                дзяб-дзяб-дзяб колокольчик звенит.

                петя, роза, за здравие, что ли?

                за свободу от снега и волю,

                за согретый на солнце гранит.

                дзяб-дзяб-дзяб. может, нам на моря?

                говорят, что там соль, но морская,

                и звезда на полуночном скае

                светит так, что помыслить нельзя.

                говорят, что там белый песок.

                петя, роза, вы верите в сплетни?

                нет морей. я — романтик последний.

                ну, за вас. дзяб-дзяб-дзяб. я продрог.