арадоксальность искусства заключается в его абсолютной недемократичности. Всякий творец, будь то расписывающий деревянные ложки ремесленник или придворный сочинитель мадригалов, совершенно искренне мнит себя первым в своем деле, не допуская тому никаких возражений, однако не забывая с чуткой ревностию и некоторой опаской коситься на собратьев по перу, смычку или кисти. Воистину — лучше собраться двум хозяйкам на одной кухне, нежели двум маэстро в одной мастерской...

 

...Решающий тур поединка за сердце прекрасной Котильды назначили аккурат на мартовское полнолуние. Когда пробившиеся в финал Клойд Попрыгун и Пинхус Блондинчик явились к месту дуэли, все признаки аншлага были налицо — черепичная крыша курфюрстова особняка буквально ломилась от публики всех мастей включая рыжую, дымчатую и черно-белую. Олмер, в прошлой своей жизни не чуравшийся бардов и менестрелей, да и сам временами потренькивавший на лютне, довольно удачно пристроился за теплой печной трубой, откуда удобно было, обернувшись хвостом, не только смотреть и слушать, но и коситься на прелестную виновницу происходящего.

 

Когда часы на ратуше пробили полночь, оба финалиста вышли на заиндевевший конек, обменялись приветствиями и стали друг против друга.

 

Первым затянул серенаду Клойд — его берущий за душу проникновенный альт-«робертин», поначалу негромкий, наращивал силу по мере исполнения и, когда замершие слушатели, казалось, утратили всякую связь с земными началами, воспарив к морозному ночному небу... внезапно оборвался на самой высокой ноте. (При этом с карниза странноприимного дома на противоположной стороне площади упали на мостовую две увесистые сосульки, в располагавшейся рядом казарме нечаянно поднялся по тревоге взвод личной стражи курфюрста, а сам курфюрст, хронический клаустрофоб от рождения, в панике забился в подвернувшийся сундук.) Попрыгун небрежно обмахнул лапой усы, раскланялся и смерил соперника надменным взглядом.

 

Пинхус, крепкий четырехлетний детина, азартно тряхнул белоснежным хвостом и уверенно приступил к исполнению песни, которую самолично сочинил с учетом особенностей своего голоса — густого бархатистого «магомая». Его мощные низкочастотные модуляции напоминали грозный рокот двинувшейся с гор лавины и заставляли дребезжать стекла в доброй половине городских домов. (Во время заключительной части арии Блондинчика сбилась в масло вся сметана в лавке молочника, курфюрст в своем сундуке стремительно обмочился, а на соседнем кладбище восстали из мертвых скончавшийся летом от инфаркта трактирщик и боцман, убитый в морском бою лет десять назад.)

 

Олмер, в отрочестве бравший уроки вокала у одного пленного баварца, окинул взглядом восхищенно завывшую публику, усмехнулся: ну как дети, ей-богу; считать громкость проявлением таланта могут только полные профаны в искусстве... впрочем, что взять с кошачьего племени! С твердым намерением пополнить сокровищницу концертных триумфов уникальной тирольской трелью бывший рыцарь выступил из-за трубы...

 

...Как явствует из городских хроник, в тот вечер сэру Олмеру так и не удалось выступить в произвольной части программы, ибо в этот самый момент поднявшаяся по тревоге стража построилась перед особняком и принялась садить по крыше крупной солью, что, собственно, стало сигналом к завершению концерта. (При этом курфюрст в своем сундуке нервно прижал ладони к ушам, а неторопливо удалявшиеся от города трактирщик с боцманом вздрогнули и припустили по снежной дороге мелкой рысцой.) А прекрасная Котильда провела ту ночь с председателем конкурсного жюри маэстро Мявчиком Дырохвостом.

 

marko

 

 

                Helmi

 

                Было холодно. Январем, как по струнам — смычок корявый.

                Задыхается голос в нем. Минус тридцать. До звонкой славы

                Не взлетит снегиревый си, и октавы всё ниже, ниже.

                Приглушенно хрипит такси, лед шипящих коньками выжал

                Ля-мажорных детей до-мой. За-ми-рают деревья, долго

                Им молчать от литавров той, что буянит морозно-соло.

 

 

 

                Volcha

 

                «что буянит морозно-соло» и метлою снегов — до-мой

                До сиреневой точки лета под зеленым листом, пока

                Не допишет она куплета на листе своего дневника.

                До-ре-зает снежинки, тая от предчувствий близкой беды —

                Над сердечком летают стаи лебедей, а в кустах лебеды,

                Трубадур терзает гитару, симпатичный такой, чудной,

                Ох, сворует грузинку Тамару вместе с сердцем... и тамадой...

 

 

 

                хе

 

                Выдували трубы басом дым под куполы небес,

                Вырывали струны с мясом ветры буйные, а бес

                Под пастушью дудку страсти кривоного танцевал,

                Криворукий дядька Здрасьте бульк портвейна наливал.

                Было весело планете на тринадцатом году.

                Сцена рушится. Ответьте, кто окажется в заду

                Оркестровой ямы века, кто последний пискнет «нет»,

                Барабаня дверь хетчбека в час симфонии планет?

                Это он, это он — какафоний чемпион.

 

                Вызревали до науки, поглупели до психуш,

                Издавали мысли-звуки, а умища-ни на грош.

                Восхищались песней тела, ели мясо, пили кровь,

                Восемь пятниц на неделе, и соседу — в глаз и в бровь.

                Что-то пафосную песню апокалипсис завыл...

                Думал — стих. Но, если честно — наступить опять забыл.

 

 

 

                ole

 

                Метро Чернышевская. Напротив входа

                дуэт — гитара с аккордеоном

                в любую погоду,

                в любом настроении.

                Атомы городского народа,

                химически сцеплены и незнакомы,

                нащупывая по карманам жетоны,

                не нарушают вектор движения:

                двери метро — эскалатор — вагоны.

                Я тоже частица общего шарка,

                я капля дыханья, молекула кашля,

                эхо молчания.

                И стыдно за мысли (я не музыкальна),

                что вальс из известного фильма банален,

                что звуки, сошедшие прямо из лета,

                на зимних дорогах пусты и нелепы.

 

                Они не узнают, кто бросил монету —

                Они смотрят в небо, они оба слепы.

                И все-таки, все-таки на эскалаторе

                сквозь скрежет моторов, сквозь звуки рекламы

                летит параллельно нечто крылатое,

                нелепое, летнее. Самое-самое.

 

 

 

                хе

 

                Три милашки пред окном

                Тусовались. Два в одном

                Средства от перееданья,

                Влевопрелюбодеянья.

                А еще от сна и грусти,

                От ума и от напутствий,

                От морщин на лбу и лиц,

                Лучший бренди — рюмку блиц.

 

 

 

                Volcha

 

                А я на море купалась

                Вдруг чего-то испугалась:

                Море, ты это чего?

                Что ли ты совсем мертвО?

                Щас возьму большую дудку

                И сыграю-ка побудку,

                Неча морю подыхать,

                Ну-ка, встали, три-два-ать!

 

 

 

                Volcha

 

                Еле встали, к Назарету

                Побрели до лазарету,

                Там лоснится Иордань,

                Собирает с пеших дань:

                То монетку, то тряпицу

                Или даже царь-девицу,

                Даже лебедь, рак и щука

                Там бывали, эка штука,

                Ни туда и ни сюда

                Не бежит теперь вода

 

 

 

                ChurA

 

                На холодном воздухи

                Дули в трубы мужики.

                Все они пожарники,

                Все они ударники.

                Сели на грузовики,

                Да забыли про портки.

                А без ентих, без порток —

                Не везет грузовичок.

                Как же ехать на морозе?

                Можно ж... отморозить

                И ещё другие штуки...

                Кто ж возьмет их на поруки?

                И кому они нужны,

                Как защитники страны?

                Тут их главный атаман

                Как ударит в барабан!

                Все прижали губы к трубам,

                Но примерзли к бронзе губы.

                «Всё, родимые, —.....»

                Тут и сказочке конец.

 

 

 

                Volcha

 

                На приморский ракушечник лета

                Наползает шипучкой волна.

                Ох, бесстыдница, не приодета,

                А нагая, как есть. Допьяна

                Налакалась небесной лазури,

                Не стоит на ногах, кувырком

                На камнях извивается фури.

                Я бы тоже прошлась босиком,

                Оставляя следы на бумаге

                Свежевыпавших мягких снегов,

                По которым охотники саги

                Сочинят, и во славу веков

                Менестрели, кочуя по свету,

                Добредут до приморской волны

                И в объятья падут, неодеты,

                От свободы и йода пьяны.

                И сольюсь я с волной в одночасье

                Через песню о белых следах

                На снегу, на волне ли, и к счастью

                Растворюсь в менестрельих устах.

 

 

 

                tamika25

 

                А, может, я сама —

                бродячий музыкант?

                Хожу себе, как тень,

                по улицам замерзшим,

                как будто продаю

                такой-сякой талант.

                И вот, я лицедей.

                На мне пальто в горошек

 

                смешное. А еще —

                небесной ткани шарф,

                ботинки цвета беж

                и скрипка (не Амати),

                тряпичная сума,

                цветной воздушный шар

                и легкое, как дым,

                серебряное платье...

 

                По городу иду

                в дыхание зимы,

                Невидима совсем

                прохожим и собакам.

                Лишь скрипка да смычок,

                не слыша тишины,

                озвучивают вслух

                картинку нотных знаков.

 

                ...Умолк скрипичный спор.

                Зима мне подает

                от щедрости своей

                две пригоршни снежинок.

                Я отпускаю шар,

                а старый Новый год

                меня хватает креп-

                ко за руку. Бежим мы,

 

                не знаю я, куда,

                по улицам, мостам,

                на карнавальный смех,

                на отшумевший праздник...

                Там пригодится мой

                сякой-такой талант,

                пальто, шарф, платье, скрипка

                и смычок-проказник!..

 

 

 

                Volcha

 

                у вас зима мягка, подтаяна, слезлива —

                на скрипках старых шин оркестрик, неказист,

                играет «ля минор» и вежливо, учтиво

                на трубах серых стен сопит седой басист.

                У нас она жестка, сурова дирижерша.

                Главенствует Норд-вест, и в реве духовых

                 «Аида» восстает торжественно промерзшей

                До самых потрохов центральных мостовых.

 

 

 

                ChurA

 

                Да, наша-то зима

                хоть мягче, но сыра.

                И тем противнее ее морозы.

                То Балтика, то Ладога дыхнет.

                И — влажность сразу — 98.

                Не абсолютная, конечно.

                Мы не тонем. Хватает снега.

                Но ветра сыры.

                И ваши –18 — наши –28

                На улицах уже не до игры.

                И музыка тревожит под землей:

                в метро, в его подземных переходах.

                Врываясь то мажором, то тоской

                в толпу вечно спешащего народа.

                Но кто-то вдруг приблизится к стене,

                поймав свое в томящих звуках скрипки.

                И постоит с блуждающей улыбкой,

                в глухой толпе,

                с собой наедине...