Только у мертвых языков не бывает жаргонов
(Корней Чуковский )
Обзоры
04.03.2014Внимание! Говорит и показывает «РешTV». Выпуск — зима 2013/2014. Декабрь, январь, февраль. Часть I
В эфире научно-развлекательный тележурнал «Больше слов»...
.jpg)
Обозреватель:Здравствуйте, многоуважаемая публика! Доброго вам времени суток, Дамы и Господа! И вновь говорит и показывает телеканал «РешTV». В студии — ваш покорный слуга, ведущий программы «Больше слов» —Володя, можно просто — Тим, а также мои бессменные соведущие, любимцы всех авторов и читателей Решетории (и не только), непревзойденные мастера в своем деле, эксперты в области мировой и отечественной сетературы, популярные критики и ценители прекрасного (и не очень) —Стрекоза Музовна Вдохновенная и Муравей Муравьедович Скептиков. Здравствуйте, Стрекоза Музовна! Приветствую вас, Муравей Муравьедович!
.jpg)
Муравей: Здравствуйте, Володя. Здравствуйте, Тим.
Обозреватель: Муравей Муравьедович, это одно и то же, вернее один и тот же. В общем, это я.
Муравей: А зачем так?
Обозреватель: Просто так.
Муравей: А-а-а. Ну, тогда — всем привет!
Стрекоза: Здравствуйте, Володя. Здравствуйте, Тим. А как лучше-то?
Обозреватель: Все равно.
Стрекоза: Эх, Володя-Тим, вечно все у вас не как у людей, все время какие-то... эээ... В общем, здравствуйте оба, и Володя, и Тим! Здравствуйте, дорогие авторы и читатели. Привет, Муравьедыч!
Муравей: И тебе не хворать!
Обозреватель: Уважаемые господа эксперты, я собрал вас сегодня в этой студии, чтобы предложить вашему вниманию... стихи.
Муравей: Ну, надо же...
Стрекоза: Муравей, угомонись уже, а?! Дай человеку сказать.
Обозреватель: Спасибо, Стрекоза Музовна. Так вот, я собрал вас в этой студии, чтобы предложить вашему вниманию стихи. Стихи, написанные авторами Решетории в течение прошедшей зимы...
Муравей: Володя, я бы на вашем месте не спешил делать такие скоропалительные выводы по поводу окончания зимы. Как говорится — «придет марток, наденешь семь порток!». Это, кстати, не я сказал.
Стрекоза: Разумеется, не ты. Удивил тоже...
Обозреватель: Хорошо, пусть будет так: стихи, написанные авторами Решетории в течение прошедшей календарной зимы...
Муравей: Другое дело!
Стрекоза: Вот ты зануда.
Муравей: На себя посмотри!
Стрекоза: А что я? Я...
Обозреватель: Дорогие мои коллеги, я, конечно, понимаю, что вы соскучились друг по другу, но давайте все же начнем уже, наконец, нашу программу, если вы не возражаете?!
Стрекоза: Давайте начнем уже. Наконец.
Муравей: Всё у тебя шуточки какие-то, Стрекоза, иротические... Весну что ли почувствовала? Поехали!
Стрекоза: Тоже мне Гагарин.
Обозреватель: Итак, уважаемые эксперты, прежде чем начать, я хотел бы с вами посоветоваться... У нас есть два варианта развития событий. Мы либо делаем нашу программу из трех равноценных частей, каждая из которых будет включать в себя произведения за один прошедший зимний месяц, что, в принципе, я и обещал в одном из рекламных роликов нашим дорогим зрителям и телечитателям, либо укладываемся в один-единственный выпуск и в конце его подытоживаем всю зиму в целом.
Муравей: Всю зиму в целом — это хорошо. Лучше один раз до утра просидеть, чем три раза до рассвета.
Стрекоза: Боже ж ты мой... Муравей, ты хоть сам слышишь, что говоришь, знаток ты наш непревзойденный русской словесности? А, в общем, ты так-то прав, дело говоришь!
Муравей: Я всегда дело говорю.
Обозреватель: То есть вам, господа эксперты, если я правильно вас понял, было бы удобнее уложиться в один съемочный день, а вернее — в одну съемочную ночь?
Муравей: Правильно понял, Тим, ага!
Обозреватель: Но в таком случае, Стрекоза Музовна, Муравей Муравьедович, в связи с напряженностью графика съемок нашей программы, у вас совершенно не будет возможности комментировать произведения, а останется лишь возможность наслаждаться ими молча, и только в самом конце выпуска кратко отметить лучшие, по вашему мнению, из них, наградив их авторов памятными книгами-призами. Вы готовы молчать всю дорогу?
Муравей: Совсем молчать?
Обозреватель: Совсем.
Стрекоза: Совсем-совсем?
Обозреватель: Совсем-совсем.
Муравей: Ну, что ж... молчать, как говорится — не говорить!
Стрекоза: Как мудр, как же он мудр... Не перестаю восхищаться!.. Воха-Тим, а гонорар из-за молчания нам не урежут случайно? Нет ли в этом какого-то подвоха?
Обозреватель: Стрекоза Музовна, либо уж Володя, либо Тим. Воха-Тим не надо, ладно? И Вова-Тим не надо тоже, и...
Стрекоза: Да как скажете! Тем более, нам ведь все равно молчать весь выпуск. Так что там с гонораром?
Обозреватель: Гонорар вы получите, как и договаривались, в полном объеме, без подвоха.
Муравей: Ну, тогда, мне кажется — мы понапрасну теряем время...
Стрекоза: Да-да, начинайте, Тим! Или вы, Володя, начинайте, без разницы.
Обозреватель: Ну, что ж... Уважаемые зрители и телечитатели, дорогие коллеги-эксперты, дамы и господа, вашему вниманию предлагаются произведения, написанные и опубликованные авторами Решетории в декабре, январе и феврале, то есть — минувшей зимой. Не расходитесь, оставайтесь с нами, потому что мы начинаем...
.jpg)
Город выстужен. Пуст.
Даже урны пусты:
бомж, пройдя, заглянул
и «не солоно» дальше...
Цепенеют мосты,
и над ратушной башней —
стеклодувом, из уст, —
выдул ветер луну.
Это — зимняя стынь,
это, в мыслях скажу, —
преходящий намек,
но… молчу, умолкаю —
«примерзаю» к бомжу —
тенью движусь по краю
тротуарных пустынь
на слепой огонек.
Влажный выдох, и хруст
молодого снежка:
надирает мороз
лунный, матовый шарик —
наждаком по щекам —
до серебряной яри,
до лишения чувств,
до затмения звезд.
.jpg)
Горе и радость — всё пополам,
небо и звезды — тоже,
крохи последние со стола
в годы лихие. Может —
доброе слово, взгляд иногда
(разве от нас убудет?),
ту же рубаху — снял и отдал...
Только тогда мы — люди!
.jpg)
Он был байкером — каска, косуха, косынка,
А она без «понтов» и тонка, как тростинка.
Вслед глядели мальчишки, когда как стрела,
«Хонда» с места в карьер с диким ревом брала.
Он был смел и красив, и не в меру горяч,
И владел мотоциклом почти как циркач,
На сидящую сзади смотрел свысока,
Только газ прибавляла в перчатке рука.
В этот вечер она возле «Хонды» ждала,
Он спешил, и забыл взять ключи со стола,
Спохватился, да поздно... Что делать теперь?
За спиной оглушительно хлопнула дверь...
— Где окошко твое?
— То, с угла, что открыто.
— На втором?
— Нет, на третьем...
Отвернулся сердито,
И еще не успел пересилить досаду,
А девчонка неслышно пропала куда-то,
По трубе водосточной взбежала, как кошка,
И, шагнув по карнизу, исчезла в окошке.
Он опешил чуть-чуть, закричал не по делу:
— Ты что, спятила? Каску бы, что ли, надела…
А она усмехнулась:
— Держи, не ворчи!
И метнула ему прямо в руки ключи.
— Я и сам бы...
— Да ладно! Не нужна твоя каска!
Я работаю в цирке. Воздушной гимнасткой.
.jpg)
Врачи советуют пить валерианку во время магнитных бурь.
(СМИ, как источник истины)
Ты боишься, что я не смогу пережить этот шторм?
Возмущенное солнце в макушку плевалось и злилось.
Я возьму, и по зернышку выклюю пятна-прокорм,
как синичка — весну, как старушка — беспамятства длины.
Распахнулся небесный халат, по-павлиньи горит.
По-кошачьи зрачки застегнулись от загнанных вспышек.
Эта — тысячепервая, или вторая? Лимит
закипающих слез не исчерпан. Прохладней и выше
этих сполохов — руки, замерзшие в муфте огней,
эти руки в наколках зимы, как прогноз, непришедшей...
Нас укрыло туманом. Смотрю в темноту, а за ней —
неслучившийся шторм и мигрень не твоей сумасшедшей.
Afina-Pallada. Страсть
.jpg)
Мир заслонился шторой снега,
для нас исчезли времена,
к сердцебиению побега
в висках свистела тишина…
Уж так совпали наши души,
сомкнулись шестерни причин.
Тахта...
Нет — бездна, без подушек
и танец тени от свечи…
Прикосновений заумь — гибель,
дрожала робкая ладонь,
по совпадению изгибов
волна озноба шла в огонь...
Из подсознания, в истоме —
инстинкт не ведал, что творил:
кто был ведущим, кто — ведомым,
без гравитации, без крыл,
парила тень телосплетенья
и бесновался спазмом нерв,
в дуге свободного паденья
саднил, стеная нараспев,
и... захлебнулся яркой вспышкой.
Прозрели грани колких звезд.
О, это было даже слишком —
второй и третий и внахлест,
и... полный выдох.
Тихо входят
в пространство шорохи минут.
О, статуэтка на комоде,
откуда ей вдруг взяться тут?
Спал жаркий бред.
Провал мгновений — растаял.
Боже — пять утра.
Миг страсти — необыкновенен,
всегда иной, чем был вчера.
Скажи, Любовь, а есть ли вето
на страсть, она же — не порок?
... но мнится — я украла это
на перекрестке трех дорог.
.jpg)
Бездельно-бесцельно качается рваное облачко.
Подумаешь, ветер! — Оно никуда не плывет!
Оно накатило с утра в удовольствие водочки,
но плакать не хочется, в этом-то весь анекдот.
Последняя мысль атрибута людской безмятежности,
что таять обидно и вроде бы надо к своим.
Ребята простят горемыку, скитальца и беженца
и спишут распятые пятна на облачный сдвиг.
.jpg)
Когда январь мерцает весело
туманной звездностью армад —
смотри как небо с тучи свесилось
и опадает на дома.
Зима на город снова дуется,
и, в снежной хваткости оков,
скрипит простуженная улица
шагами редких смельчаков.
А в парке, в солнце разуверенном,
всё бестолковей и скорей
пожаром тел больное дерево
врачует стая снегирей.
С восторгом гибельным, звенящим
идешь на стужу: рать на рать,
где в морозильник, словно в ящик,
готов: сыграв, — не проиграть!
И дышится — морозом в голову!
И крик идет на укорот —
как будто ледяное олово
тебе запаивает рот.
.jpg)
Я выведу себя гулять
на поводке, длиною в утро, —
в снегов нетронутую гладь
под небом цвета перламутра.
Себя. Гулять. На поводке.
Давать команды, как кинолог,
и крепко-накрепко в руке
сжимать желаний терпкий холод.
Почти не размыкая губ,
шептать: «Сидеть! Ко мне, зараза!..»
«Кинолог» будет очень груб
и лакомства не даст ни разу...
...Но я бегу, куда-то рвусь,
ошейник строгий колет, колет,
на снег выхаркиваю грусть,
а в след от лап ложится боль, и...
я отпускаю поводок.
Себя. Гулять. Не получилось.
На неопределенный срок
я потерялась. Вечер. Сырость...
.jpg)
Чем я отличаюсь от волка?
Наверно, по сути, не многим
Без воли смогу жить не долго
Как волка, меня кормят ноги
Пожалуй, так может случиться
Что я, растеряв ночью волю
Не встретив младую волчицу
Смотря на луну, вдруг завою
Как волку, негожа мне ряса
Хотя, к Богу, ряс многих ближе
Не верю в питанье без мяса
Не думаю сам о престиже
Пытаюсь держать себя в форме
Не жажду казаться милее…
Чем есть. Но обычно я в норме
Пока не несут ахинею
Чем я отличаюсь от волка?
Быть может, чуть в жизни умнее
А может быть тем, что я водку
Когда впору выть, пить умею
.jpg)
По песчаным островкам далеким,
Среди вод мелеющей реки,
Я бродил бесцельно, одинокий,
Уходя все дальше в тростники...
Вдруг — не островок, а просто отмель —
Беленький песочек, сорняки —
А на их листве — зеленой кровле —
Бронзой отливали светляки...
Никогда не приходилось раньше,
Видеть светлячков средь бела дня —
Я не знал, как облик их обманчив,
И забавна в листьях толкотня...
В синих небесах светило солнце,
Золотилась за рекой стерня,
Одевались светоносной бронзой
Искры полуночного огня...
И, казалось, миновала вечность,
Капли созерцания храня...
Я ж смотрел, как гасла бесконечность,
Облака закатом багряня...
Где теперь тот давний теплый август —
Юности далекой пастораль?
С этим светом я навек останусь,
Бросив индевеющий февраль...
.jpg)
С. на день рожденья.
по разведенному мосту человек идет
темно, магазины не работают
человек достает книгу из кармана пальто
золотом вытеснено: Маркес или наоборот
Герман, вряд ли это интересует кого-то.
навстречу по заведенному кругу движется Моника,
она немного взвинчена — ищет Германа.
Герман вытеснен на обложке книги
человек думает выпить шабли с тоником,
но эта тема по сюжету исчерпана
и вряд ли претендует на место в высшей лиге.
Маркес наносит легкий штрих
на словесный портрет героини
его вымысел перестает выдерживать двоих
и теряет Германа из виду
человек смотрит в пустоту, его глаза становятся ледяными
луна прикрывается красной тряпкой
имитируя корриду.
человек опускает голову под воротник — становится едва зябко.
Маркес чиркает последней спичкой,
в центре моста стоит вполне обнаженная Кэт
и целует Германа, прижимая к груди
человек понимает, что поблизости банкоматов нет
и предлагает Монике наличные,
на будущую свадьбу,
хотя это совсем неприлично
что всё у них впереди
а Маркес... А что Маркес. Все равно у него закончились спички.
.jpg)
Что-то было вчера, что-то важное, важное было…
То ли усом водил, удирая, троллейбусик чалый,
то ли мост на Кропоткинской розовым ветром качало
и глядели с него, словно дети из колыбелей.
Может, снег, как дурная сметана, был кислый и жидкий,
может, падала ложка, стояла нога, да промокла.
Не отдали долги и опять не заклеили окна,
но зато вырезали весь вечер кривые снежинки.
И катились снежинки по темному воздуху валом.
И соседи просили кредит на жилье и женитьбу,
а другие — наследников; думали — не пережить бы.
И сквозь горе и свет их нечаянно переживали.
То ли трубы гудели, то ли скулили собаки,
человек и собаке, казалось, становится волком…
И торчали, нахохлившись, в небо, как бодрые елки,
у метро торговавшие медом и кружевом бабки.
Что-то было забытое… то ли любовь, то ли жалость,
то ли просто сиянье, то ли зиянье на фоне…
И садилось светило вместе с понтовым айфоном,
что к шести тридцати обязательно разряжался.
На помойке дежурил то бомж, то побитая шавка,
а напротив дежурил у ярмарки бобик ментовский.
И покачивал день президента на митинге в Омске,
как задорный помпон у сползающей с лыжника шапки.
Что-то было вчера, что-то было и грустно, и важно,
что-то точно нашлось, может, просто булавка в циновке.
А троллейбусик чалый с рыдающей остановки
удирал оттого, что повысились цены и влажность.
.jpg)
Там где сухие формулы зимы
Сковали чувства строгостью и формой,
Уходят в минус все земные нормы
И красным пишутся слова на черном,
а в сумме Я плюс ТЫ равно не МЫ
За гранями житейской кутерьмы
Бредут по белу свету пилигримы,
На ветер брошенное слово ищут мимы.
Жизнь истекает…
мимо,
мимо,
мимо
И в мире все по-прежнему — немы.
У горизонта приговор тесьмы
И мы теснимся за его забором.
И, потакая ложным приговорам
Под палками слепого дирижера,
Дрожит безмолвный хор — рабы не Мы.
.jpg)
Где-то может быть зима
Не помеха дням счастливым.
В снег укутаны дома,
В окнах огоньки игриво
Беспорядочно снуют.
Забавляются детишки,
И сжимается уют
До размеров детской книжки.
Позже — гости, шутки, смех…
Только это не у всех…
.jpg)
Расставание в серой тоге
Место заняло у окна.
Он дописывал эпилоги,
Не Она.
Серой дымкой укутан город.
Пальцы нервные разорвут
Ставший тесным широкий ворот.
В пять минут.
Каменеть или сразу плакать —
Это каждый решает сам.
Ты завыла больной собакой
В небеса.
.jpg)
Я был рожден с душою старика.
С младых ногтей оплошностей не ведал.
Меня бранили редко и слегка,
(Все больше за пристрастия к беседам)
Гармонии прилежный ученик
Воспел в стихах любовь и женский локон,
А я из нитей слов чудесных книг
Себе сплетал уютный мягкий кокон.
Анахоретом поселившись в нем,
С великим тщаньем изучал науку,
Но, обделен божественным огнем,
Я лишь впадал в отчаянье и скуку
От тщетности потуг. А жизнь текла
Рекой, мое смывая отраженье,
И духи тьмы из каждого угла
Выказывали мне пренебреженье.
Подобьем жалким книжного червя,
В страницах жизни прогрызая дыры,
Я существую. Скоро тень моя
В театрике несносного Шекспира
Кривляться будет. Черная рука
Пыль отряхнет с убогих декораций.
Я был рожден с душою старика,
Лишенным сил по-детски ошибаться.
.jpg)
Я изучаю непостоянство одной колеблющейся константы.
О, как же долог и труден путь бедняг, ходящих кругами Данте:
им от спокойствия до меня — одна простая неосторожность.
Пусть ни одну из таких царапин не может вылечить подорожник,
пускай жесток мой блудливый бог всех неприкаянных одиночек —
все время вляпывает меня в не претендующих на порочность,
драматизирующих грешки, чтоб на прохожих глядеть джедаем, —
я все равно не умею жить без неоправданных ожиданий
и белоконности не хотеть от старой маразматичной клячи,
как в этот зимний внебрачный март, где Аргентина по мне не плачет.
Твоя (не)искренность бьет мне в лоб, покуда я прикрываю фланги.
Но у отчаянья моего есть свой бессменный
хранитель-ангел.
.jpg)
…мы так касаемся друг друга…
сперва,
как веточка — окна,
а после,
как в песок — волна,
а после,
точно пашня — плугом.
…мы так касаемся друг друга…
до
обрушенья в пропасть сна —
без времени…
…рассвет, весна…
жара, дожди, метель — по кругу.
Жизнь — беспощадна.
Смерть — нежна.
…мы так касаемся друг друга…
.jpg)
Любимые остались, но ушли.
Так в парке после ливня ни души.
Так звук не будоражит перепонки
Оглохшего от взрыва на войне,
Кессонник забывает о волне,
И бабочек сажают на иголки.
.jpg)
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
С.Есенин «Черный человек»
когда-то меня звали матильда ван мааген,
я любила босыми ногами собирать росу
и коллекционировать флаги.
а еще вплетала в косу розмарин
и болтала с каждой из встречных витрин...
недавно видела в монохромном сне:
он опять приходил ко мне
и монеты клал на глаза, говорил — «спи»,
а вокруг было черно, и некому «помоги!»
выхаркать из саднящего горла.
между ребер слева у меня серповидный рубец,
он водил по нему рукой, кричал: «где, где твое сердце?!»
а я пыталась вспомнить дальше, чем «Отче наш…»,
чтоб попросить — скорей б наступил конец.
я, наверное, проиграю этот неравный бой
и никто не скажет — вот это герой! — потом.
или скоро совсем сойду с ума —
по мне без разницы: что тюрьма, что сума.
а иногда так сильно кошки когти точат внутри —
осматриваюсь, думаю: «какой странный придумали мир,
мир, в котором постоянно идет война,
да не лицом к лицу, а к спине — спина»...
когда-то меня звали матильда ван мааген;
сейчас мне совсем чуть-чуть не хватает отваги.
а я посчитаю от ста и до ноября,
может, ты все же приедешь,
спасешь меня…
.jpg)
Мои друзья, не признающие бром
и дозировку по сто семьдесят грамм,
ведут борьбу за сохранение форм
на острие пересечения карм.
Они недаром поминают в пути
в одной пропорции и Бога и мать,
им до любви еще идти да идти,
но от любви еще летать да летать.
Шальное утро им предложит «на Вы»
глоток шампанского, билет в шапито,
иллюминацию вокруг головы —
они уверены, что это не то.
Они не внемлют безголосым речам,
они воспитаны на музыке сфер,
и улыбаются, когда по ночам
им светит оптика Твоих атмосфер.
Импровизирую на фазах луны,
ищу по свету золотое руно,
мои мелодии полны тишины,
я вижу небо у нее за спиной.
И в этом небе, полном огня,
и будто сотканном из белых ночей,
уже не вечер трудного дня —
полифония одиноких лучей.
И каждый сам себе одинок,
и сам по себе горит.
И не кончаются, видит Бог,
слагаемые зари.
.jpg)
Любовь не причиняет мук.
Она нас делает моложе,
И теплотой скользит по коже
Воображенье нежных рук.
Любовь не причиняет мук.
Нам душу мучает инстинкт,
Терзает собственности жажда,
Ожоги оставляя в каждом.
За это ты себя прости,
Ведь душу мучает инстинкт.
Кто любит, тот не одинок.
Он с кем-то рядом, словно Ангел,
Тепло оставит на бумаге,
Сшивая души нитью строк.
Кто любит, тот не одинок.
.jpg)
Есть искушенье в храме строгом —
ведь он велик! В конце концов,
сведется к смерти, как к итогу,
кощунственная близость к богу
язычников и мудрецов.
Есть в тишине высокомерье
неизъясненного. Но как
остаться перед этой дверью,
сквозь молчаливое неверье
неясный различая знак?
Как обуздать бездомность мыслей?
Есть в каждом выборе разлад.
И если кем-то мир исчислен,
то нету в обретенном смысле
иного, кроме суммы дат.
Есть эхо в жизни приграничной
и даль во взгляде пред собой.
И что ни жизнь, то вновь первичен
язычеств хаос надъязычный
и смерти хаос неземной.
.jpg)
«Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
западного на восточный, когда замерзшая ветка
перемещается влево»
Иосиф Бродский.
Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
сквозного, пронизывающего до печенок, леденящего прядь под фетром,
на ласковый, нежный, чем-то схожий с пеной морского прибоя,
когда хочется быть убаюканной им или прохладной тенью секвойи.
Утром ранним, проснувшись, разбежаться и, распуская крылья,
оттолкнуться от края обрыва, взлететь птицей, устремившись в Севилью
солнечную. Налетавшись, развалиться на волнах, руки раскинув
широко и жадно. Обхватить ими небес лепнину,
слиться с небом, морем, ощутить величие маленькой, но своей
роли в этом мире — в безумном мире романтиков-бунтарей.
Keeper-of-heaven. Многоточия
.jpg)
«Прошу, слова свои не обесцень!»...
Стихи не завершая, виновато
Я ставлю многоточия в конце,
Как жизненные точки невозврата...
Выглядываю в зиму из окна,
На снежный холст ложится миг последний —
Квадрат окна, в котором я одна,
Гляжу на мир, в плену своих сомнений...
Поодаль во дворе, в тоске своей,
Застыл на месте, слыша мира звуки,
Причудливым сплетением ветвей
Снежинки ловит тополь многорукий...
Его и мой миры переплелись,
Звучит в ночи торжественно кантата —
Растения, влюбившегося в высь,
И женщины, познавшей высь когда-то...
И будет утро, и настанет день...
И будет новый стих сверкать… А впрочем...
«Прошу, слова свои не обесцень!»...
К чему мне эти слезы многоточий?..
.jpg)
Испить бы строк, источник где-то здесь.
Я слышу, чу! Журчание и трепет,
Почти бессвязный тихий детский лепет
И сладкозвучный голосок как весть
Росы медвяной кожи Иггдрасиль.
Хочу медовый вкус узнать и впасть
В экстаз священный, жизни даровавший,
Шаманских плясок дым, героев павших
Дары хочу, страстей наесться всласть,
И сказ, и миф оборотится в быль.
Стеной пред мною встали тот же час
Чертополох, бурьян и чаща тьмы чернее,
Мимиров мёд тем слаще, чем сложнее
Добыть его, но стены — не указ,
Огонь души оборотит их в пыль!
Коль Один сам стремился мёд испить,
Пройдя мученья плоти бесконечны.
Потомки асов, знайте же навечно
Тропу к истоку мудрости и сил.
Там мёд с коры стекает Иггдрасиль.
.jpg)
Меняя цвет
В бело-красном
трамвае
В бес-каркас-
ности чувств,
Оторвавшись
от сваи
Медных будничных
буйств,
Я плыву без просвета
Мимо парка, метро,
Подотстала примета
«Баба с голым ведром».
Я плыву без просвета,
Остановка — потом
Распахнется ответом —
Беспризорным котом.
.jpg)
Постарела строка,
Спот
ыкается,
как
конь,
перед тем,
как
пасть.
И...
Не житью — времени в пасть...
А...
Пространством стиха, скомканным в кулаке...
Эх…
Уй!
ти бы,
скорей...
Хоть куда-нибудь, и…
Налегке.
.jpg)
Тот был трижды неправ, кто назвал тебя дурой —
Ты, конечно, не дура, и это не лесть.
Но если бы ты дала мне время подумать —
Тебя бы давно уже не было здесь.
Все эти фантики-бантики, скрепки-прищепки,
Весь этот смешной, умилительный хлам...
Но ты не даешь мне ни малейшей зацепки,
И походя делишь меня пополам.
Одна половина рисует картины:
Корзины, картонки, отъезд и вообще...
Другая с улыбкой стреляет мне в спину,
А после сопит у тебя на плече.
На радость ли ты или ты на беду мне —
Вот это твой самый ужасный секрет.
Ах, если бы ты дала мне время подумать!
Но времени нет. Вечно времени нет.
.jpg)
Цветом синим и светом белым
День проснулся заиндевелый.
За окном проскакала птица,
Небольшая совсем — синица.
Розовеет березы крона.
Восседает на ней ворона.
Люди ходят — дела, наверно,
Кто-то — счастлив, кому-то — скверно
Дворник вышел — скребет лопатой,
Слышно, — хоть и далековато...
Время движется. Утро тает.
Почему никто не летает?
За окном все идет по плану...
То ли — жизнь, то ли — соль на рану.
.jpg)
Мира изморозь — навсегда.
Тонкий лед на земной коре.
Не течет
под камень вода.
Не идет
Магомет к горе.
Там, в отрогах скалистых —
рай —
лисьи норы и волчий мёд.
Здесь же — изморозь мира:
май
не нарушит порядка.
Лёд.
Мира изморозь, кайнозой.
Стынет шелковый путь, как чай.
Мы теряем тепло.
Чужой
или мир свой (неважно), тай.
Мы теряем тепло,
но ртуть
начинает движенье зло.
Тает шелковый мерзлый путь —
мы отдали свое тепло.
.jpg)
Пока еще ночь не срослась из вечерних огней,
ты будешь гулять точно так по затоптанным скверам,
как будто — начало. И в мире полно мелочей,
которые нужно увидеть, но ты не хотела.
Пройдешь мимо окон, где свет от чужих ночников
рассеян и тих, словно солнце в глухом абажуре,
где снежные хлопья толпой ледяных мотыльков
кружатся и жмутся к карнизам. И кто-то закурит
и впустит балконную думку — привычку не спать.
Привычку смотреть на других, выходящих из дома.
Из дыма. Из пепла фантазий в иллюзию «ять»,
где так одинаково холодно. И однотонно
рассыплется ночь, словно снег, а назавтра, как снег
пригретый растает — и снова наступит начало,
где в выпавшем дне просыпается твой человек,
где в мире полно мелочей, где огромного мало…
.jpg)
слышишь, снежностью небо спустилось на землю светить,
стало твердью небесною, то, что казалось водой...
подарю тебе свитер, из шерсти овечьей, простой,
припорошенный хвоей рождественской и конфетти.
мальчик ловит снежинки-смешинки на теплый язык,
до желания миг, но растает, растает, раста...
мандариновой цедрою светит морозная зыбь,
а на пряничном доме глазурь первозданно чиста...
по скрипичному снегу, по нотам неспешных следов,
подкрадется к оконному свету озябший секрет,
тихо будет писать на окне новый месяцеслов,
от звезды колыбельной до наших немыслимых лет...
видишь, вдруг ниоткуда возник снеговик у крыльца?
он потерянный странник чудес, он великий немой,
тихо кроет весь мир, с чьих-то крыльев слетая, пыльца,
пахнут талые слезы сквозь смех прошлогодней зимой.
слышишь, с нежностью небо спустилось на землю светить,
стало твердью небесною, то, что казалось водой...
подарю тебе свитер, из шерсти овечьей, простой,
припорошенный хвоей рождественской и конфетти.
.jpg)
— Что важнее,
Пункт назначения?
Или дорога к нему?
— Как кому.
Я больше всего
Люблю поезд,
Цветное кино
За окном,
Колёс
«бесконечную повесть»,
На полочке
Временный дом.
И ехать, и ехать,
Мосты, полустанки,
Березки на крышах
церквей,
Горелый дымок
На короткой стоянке,
И луны ночных фонарей.
.jpg)
Произвожу иллюзию движухи
там, где ее на самом деле нету
Когда с закрытым шлюзом ждут течения
реки, что разморозить не смогли
Когда мой брат с гнилым бананом в ухе
скользит сухим листом по белу свету,
с похмелья требуя любви от окружения,
цыган, и девок, и вращения Земли
Я затыкаю пробками пространство
в любых декартовых координатах
назло всей бесконечности вселенной
для верующих в пуп большой страны,
погрязшей в спиритических сеансах
как числиться в здоровых и богатых,
привыкшей поворачивать мгновенно
на кнут и пряник с нужной стороны
Я создаю проблемы, если надо
где нет проблем, на ровном голом месте
Проблем не видит разве что ленивый,
кто не считает пуп Земли пупом.
Отрезанный монашеской оградой
от шоколадных рек в медовом тесте,
он сыт плодом своей сермяжной нивы,
восторги оставляя на потом
Настройка чакр любовных на предметы,
любви не подлежащие по сути
вполне по силам Мастеру Иллюзий.
В инстинктах стадных рубящий сполна,
эффектный цимес впарю в то и в это.
Леплю героев в непроточной мути.
Картинки. Звук. Движенья. All inclusive.
(Знать самому бы только — на хрена?)
.jpg)
Мерзнет созвездье Собаки
Вместе с земным кобелем.
Враки, любимая, враки,
Что мы не будем вдвоем.
Жизнь состоит из заплаток,
Ночь — из бесснежной зимы.
Мерзнет созвездье Собаки
Там, где и встретимся мы...
.jpg)
Все равно кто из нас, устав, прохрипит: довольно, —
и золотые монеты станут обычной глиной.
Будет любовь — обязательно будет больно,
и дорога из «больно» окажется очень длинной.
Кто бы ни шел по ней: с песиком Элли, парень
железный c тупым болтуном Страшилой —
что нас не убивает, обычно старит, —
эта дорога вести будет между Сциллой
и злой Харибдой, сестрою ее заклятой, —
вязкой тоски в путину водоворота
сердце сожмет, покажется — все пираты
на абордаж заходят с левого борта.
Будет дорога, будет конец дороги —
недосягаем, вроде бы, невозможен —
и, будто вождь, уводящий полночь в пироге,
будет рассвет торжественен, осторожен
дня, когда, наконец, замесив всю глину,
кто-то гончарный круг крутанет невольно,
кто-то из нас, путь начиная заново этот длинный —
будет любовь — обязательно будет больно…
.jpg)
Долог путь домой, и время тянется.
Сукровицей солнечные пятна
Красят снег, когда иду обратно.
Безразлично умирает пятница.
Тени всё длиннее и, наверное,
Скоро человек из ниоткуда
Выйдет, худощавый и разутый,
Кутаясь в лохмотья сине-серые,
Чтоб над миром горестно повеситься
Стаей черной воронов и кучей
Наползут на город скучный тучи,
Горло сдавят костью полумесяца.
Долог путь домой, внутри метелица.
Как бы мне с тобою снова встретиться?
.jpg)
Брошке, в шкатулке на согнутых ножках,
так неуютно и страшно внутри.
«Как же... всего то — сломалась застежка,
камушек выпал, ну... может быть три.
Ох, как же медленно тянется время...
Не подошел, не достал, не поднял,
не подышал, не протер мои клейма,
целых три года и целых три дня.
Ни сожалений, увы, ни терзаний...
Бархатный валик подарен другой
с редким клеймом и расцветкой фазаньей,
судя по чеку — ему дорогой.
Вон как блестит! А во мне кабошонов
ровно на четверть, уж краше не быть.
Можно, конечно, надеть на прожженный,
Висмара, узел и дырку прикрыть.
Глупая, глупая кучка алмазов
старой огранки, и думать не сметь!»
Новым узлом старый галстук завязан
к жизни кому-то, кому-то на смерть.
.jpg)
Римский мальчик, тебе не понятно, откуда
этот свет на лице у обычных богинь.
Ты не видел атаки слепой барракуды
в темных водах печали. Ты черпаешь синь
полной кистью с небес иллюзорного Джотто,
а не серость газетной страницы весной,
что копчеными хлопьями высыпал кто-то
под деревьями в парке. Ты знаешь, что мой
непутевый сосед прожигает в квартире
вместе с жизнью и мебелью тысячи лет?
Что «Патриций» написан, увы, не Джентиле,
и опять не включается уличный свет,
здесь останки бетонных аркад колизеев
обживают бомжи и собаки зимой...
Как тебе объяснить, что полотна музеев —
ренессанс впечатленных эмоций, а мой
город был и останется маленьким Римом.
Персональным. Забытым. Пусть эта зима
не была, как обычно, холодной и синей —
этой донны улыбку писала она.
.jpg)
слякоть в городе уездном —
бредни снега и воды —
белоглазный и облезлый
сад болезни и нужды
нервно комкаю платочек
потяну и так, и сяк:
туго связан узелочек,
не на память — просто так.
каждый встречный-поперечный
слева брат, а справа — волк
эх, ты, игорь, брат сердечный,
где же твой хваленый полк?
нет полка, насмешкой парок
сгинул в каше ледяной.
остается только насморк
и платочек носовой
где ж ты удаль, где ж ты ярость,
где столь нужные враги?
затекает с хлюпом старость
сквозь худые сапоги
и, ни пьяный, ни тверёзый,
по привычке меришь путь…
разорвет тебя березой
на полянке где-нибудь
но, как глупый узелочек
на платочке носовом,
мы пока, брат игоречек,
не развязаны, — живем…
.jpg)
Декабрь раздает пощечины
дождями по левой и правой,
а светофор у обочины
сигналит о переправе
на чётную сторону улицы,
как будто там дышится легче,
как будто на чётной сбудется
надежда на главную встречу.
А я светофору не верю,
иду, подставляя щеки
дождю, декабрю и скверу,
таким же, как я, одиноким.
.jpg)
парень в белом пуховике
припарковал свою шкоду/субару/опель
и пошел со стоянки дымится табак в руке
и арктический ветер по всей европе
над стоянкой надцатые этажи
серое лимбо неба и провода черный контур
будешь щипать себя а не сможешь сказать что жив
задубел как полярник и в снег по колено вкопан
ласточка или какая другая пти
которую не прельстили юга и иные страны
летит в этажах в проводах летит
северный ветер крылом разрыхляя драным
сумерки
снежное молочко
неподвижные воды смерти
разве что птица блеснет зрачком
словно каплей замерзшей нефти
.jpg)
«На голове колпак, шутовской хитон
прячет в прорехи осени запах стылый,
слышно — до места, где ждет свой обол Харон.
Ты очень долго странствовал, милый. Милый,
я уже не решаюсь смотреться так,
как зеркала велят, чтобы я смотрелась.
Гномы ушли, оставался один Простак,
но и его замучила серость. Серость
и пыль». «Вот и я, привет, дорогая, где
в доме холодном, что от тебя осталось,
лишь отражения жжения в пустоте,
чувствую: здесь до тебя — только малость». «Малость,
если живешь не в дыхании на стекле
длинных зеркал — из них дальше, чем из могилы.
На голове колпак, на плечах букле.
Ты очень долго странствовал, милый, милый»…
Стрекоза: Кхм, кхм, я извиняюсь... Володенька, Тим, милый, вы меня простите, ради бога...
Обозреватель: Что случилось, Стрекоза Музовна?
Стрекоза: Мне бы это...
Обозреватель: Что?
Стрекоза: Отлучиться бы мне, носик припудрить...
Обозреватель: Надолго?
Стрекоза: Нет-нет, всего на минуточку.
Муравей: Ага, как в той записке мужу: «Ушла к соседке на пять минут, суп на плите помешивай каждые полчаса!».
Стрекоза: Тебя, Муравей, не спросили!
Обозреватель: Ну что ж, надо так надо. Только не долго, пожалуйста, Стрекоза Музовна, ладно?!
Стрекоза: Что вы, что вы... Я мигом, одна нога — там, пять — здесь!
Обозреватель: Хорошо. А мы с Муравьем Муравьедовичем и нашими дорогими телезрителями и телечитателями, тем временем, журналы свеженькие решеторианские полистаем, посмотрим, что там интересного на Решке зимой творилось. Не возражаете, Муравей Муравьедович?
Муравей: Не возражаю, чего уж там, валяйте. Все равно ведь сиднем сидеть — красавицу нашу припудренную дожидаться.
Обозреватель: Вот и славно! Отдохнем пока, а то у меня, признаться, язык уже заплетается. Стоп камеры, свет, всем — перекур!
(Продолжение следует)
Автор: Владимир МИТИН («Решетория»)| ← Предыдущая | Следующая → |
05.03.2014 | 02.11.2013 |
Читайте в этом же разделе:
02.11.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — октябрь 2013
28.10.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — сентябрь 2013. Итоги
17.10.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — сентябрь 2013
01.09.2013 Лето. Решетория. Стихи
26.06.2013 Внимание! Говорит и показывает «РешTV»... Выпуск — май 2013. Часть вторая
Комментарии
| 04.03.2014 08:28 | мау чудный обзор, |
| 04.03.2014 15:19 | Ириха у меня сегодня прям день открытий себя) в |
| 04.03.2014 15:20 | Ириха редколлегии и ведущим выпуска программы - мое почтение и уважение! |
| 04.03.2014 22:11 | ole У Муравья и Стрекозы, видимо, от долгого молчания явно испортились характеры. ;) |
| 05.03.2014 00:41 | marko А по-моему, они полюбили друг дружку :) |
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
